Качество жизни и счастье как объекты исторического анализа
Печально, но факт: есть нации кичливые и некичливые. Первые склонны к бесконечному восхищению собой, вторые более скромны, к тому же берут на веру восхищение первых. Именно первые ещё в прошлом веке подарили человечеству несколько мыслителей, напористо внушавших - и внушивших, - что только их страны («передовые», «прогрессивные») развиваются правильным образом и должны ставиться в пример прочим - «отсталым» и (или) «реакционным». Пример, видимо, недостижимый, поскольку остальные нации, будучи «внеисторическими», прожили Средние века и Новое время не должным образом, и потому отстали навек.
Эти донаучные представления дожили до наших дней. Их отголоском является, например, призыв к «возвращению России на большак мировой цивилизации». Нет такого большака. Даже школьникам уже как-то неловко объяснять, что у каждой страны свой «большак».
Критерии, на основе которых «прогрессивным» объявляется так называемая западная модель развития, не выдерживают критики. Да, эта модель подготовила переход к представительной демократии, либеральной экономике, «гражданскому обществу», соблюдению основных прав и свобод. Но этот переход произошёл по большому счёту только за последний век, от силы полтора, после череды мучительных невыносимых столетий.
В наши дни «качество жизни» стран, регионов, городов и т. д. социологи вычисляют, оценивая такие показатели, как доступность образования, стоимость медицинского обслуживания, уровень преступности, обеспеченность транспортом, чистота питьевой воды, разнообразие сервиса, социальная защищённость людей, комфортность климата и ряд других. Для прошлых времён критерии будут поневоле проще: страдал ли человек от холода зимой, часто ли болел, досыта ли ел, каков был уровень его гигиены, много ли имел досуга и чем заполнял, какие радости жизни были ему доступны, тяжек ли был социальный контроль и существовало ли от него спасение в невыносимых случаях. Полученные выводы должны кореллироваться с такими показателями, как продолжительность жизни и прирост населения. Дожившие до работоспособности дети были единственным видом социальной защиты родителей и младших членов семьи. Чем благополучнее была жизнь в той или иной стране, тем больше детей в ней доживали до брачного возраста и тем выше был прирост населения. Я уже приводил данные о том, что за три века между 1500 и 1796 гг. число только великороссов (без малороссов и белорусов) выросло в 4 раза (с 5 до 29 млн.), тогда как французов лишь на 80% (с 15,5 до 28 млн.), а итальянцев на 64% (с 11 до 17 млн.).
Уже этих цифр было бы достаточно для вывода о более высоком качестве жизни в России по сравнению с остальной Европой до Промышленной революции. Поскольку, однако, такой вывод пока непривычен, рассмотрим отдельные аспекты качества жизни. Самые главные из них - питание - прямое производное от природного богатства страны - и гигиена.
Нам сегодня просто трудно представить фантастическое богатство той, давней России. В Тамбовском крае в конце XYI в. земля продавалась «с сычем, с орловым и ястребцовым гнездом, и со пнем, и с лежачей колодою, и с стоячим деревом, и с бортною делию, и со пчелами старыми и молодыми, и с луги, и с озеры, и с малыми текучими речками, и с липяги, и с дубровами, и с рыбною и бобровую ловлею, и со всяким становым зверем, с лосем, козою и свиньею, и с болотом клюковным» («Энц. словарь Русского библиографического института Гранат», т. 42 [1935], стб. 265). Этот завораживающий текст принадлежит не Тургеневу или Аксакову XYI века, это отрывок из вполне юридического документа - писцовой книги. 400 лет назад люди воспринимали изобилие своей земли как должное.
Любопытны свидетельства путешественников, касающиеся доступности съестного в допетровской России. «Изобилие в хлебе и мясе так велико здесь, что говядину продают не на вес, а по глазомеру» (венецианец Иосафат Барбаро; был в Москве в 1479 г.); «В этой стране нет бедняков, потому что съестные припасы столь дешевы, что люди выходят на дорогу отыскивать, кому бы их отдать» (дон Хуан Персидский, секретарь посольства персидского шаха в Испанию; был в России в 1599 -1600гг.).
Кто жил комфортнее?
Нынче выходит много халтурных переводных энциклопедий. В одной из них я прочёл, что мороженое впервые появилось в христианских странах благодаря Марко Поло, вывезшему в XIII в. его секрет из Китая. Если это и так, секрет был на четыре века забыт. Но задолго до Марко Поло в Киевской Руси замороженное и наструганное сладкое молоко подавали к столу не только зимой, но и летом. На русском севере оно исстари было обычным крестьянским лакомством. Уже в петербургские времена многих иностранных путешественников потрясало то, что русские пьют летом замороженные соки и даже чай со льдом. «Русские использовали огромное количество льда в домашнем хозяйстве... Так как все, даже крестьяне, имели собственные погреба, русские не могли себе представить, как можно содержать хозяйство без ледника» (Suzanne Massie, «The Land of the Firebird. The Beauty of Old Russia», N. Y., 1980, p. 249).
Мало кому известна следующая подробность. В Европе, поскольку число кушаний было не очень велико, они все подавались на стол сразу, тогда как в России такое было бы невозможно. В России драматургия трапезы состояла в нескольких «переменах» блюд. Позже этот обычай переняли в Европе, редуцировав до деления на «первое», «второе» и «третье». Описывая схожую эволюцию в странах Востока, немецкий автор А. Мец напоминает: «так в XYIII в. французская манера одновременной подачи всех кушаний сменилась распространенной ныне во всей Европе русской манерой» (Адам Мец. «Мусульманский Ренессанс», М., 1973, с. 316).
Привычка простолюдинов одеваться «не по чину» также говорит отнюдь не о бедности страны. Во времена Ивана Грозного Стоглавый Собор выделил это явление как некую проблему. Глава 90 «Стоглава» требует, чтобы по одежде было видно «кто есть коего чина»: «Ино одеяние воину, ино одеяние тысящнику, ино пятьдесятнику, и ино одеяние купцу, и ино златарю, ино железному ковачю, ино орарю, и ино просителю, и ино женам, яко же им носити и глаголемые торлопы [нарядные платья]. Их же [торлопы] обычай имеют и причетницы носити златом и бисером и камением украшены, и сие неподобно есть, причетником тако украшатися женским одеянием, ниже [тем более] воинское одеяние носити им» («Российское законодательство Х-ХХ веков» в 9 томах, т.2. М., 1985). Вообразите-ка молодых причетников, переодевающихся в женское платье, рядящихся воинами! Начинаешь понимать, что жизнь того времени была куда богаче оттенками, чем может решить зритель плоского, аки блин, фильма лауреата Сталинской премии С. М. Эйзенштейна.
Кстати, призывы Собора оказались тщетны. Век с четвертью спустя зашло много дальше. Юрий Крижанич приходил в ужас от расточительности простонародья. «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы..., а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?... Следовало бы запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей... Ниагоршие черные люди носят шелковые платья. Их жен не отличить от первейших боярынь» (Ю.Крижанич. «Политика». М., 1997, с. 156, 172-173).
В XIX в. такое среди простых людей уже не наблюдается: крайнее напряжение всех сил государства на протяжении полутораста лет, начиная с Петра I, выжало все соки из податных сословий. Однако, рассуждая на русском материале о живописной бедности, Теофиль Готье подмечает главное: «Под своим рубищем русский мужик чист телом, в отличие от моделей Риберы и Мурильо» («Voyage en Russie», 1867). Очень важное наблюдение. Готье затронул здесь фактор исключительного значения – фактор гигиенический.
Гигиенический фактор
Знаете, как за 250 лет до этого Лжедмитрия уличили в том, что он не русский? Очень просто: он не ходил в баню. Для русских это была первейшая примета «немца», «латинянина», «ляха», «влаха» и т. д. Примета, увы, вполне основательная. Баня, унаследованная было Европой от древнего Рима, по крайней мере дважды в ней умирала. Нам даже трудно себе такое представить, но регресс - не такое уж диво в человеческой истории, для него существует и особый термин, «вторичная дикость». Крестоносцы, ворвавшиеся на Ближний Восток, поразили арабов своей дикостью и грязью: «Франки дики. Прославляя своего бога Иисуса, пьют без меры, падают, где пьют и едят, дозволяя псам лизать их уста, изрыгающие брань и съеденную пищу».
Тем не менее именно франки (крестоносцы), оценив бани Востока, вернули в XIII в. этот институт в Европу. Однако уже ко времени Реформации усилиями церковных и светских властей бани в Европе были вновь искоренены как очаги разврата и заразы. И такое отношение сохранилось надолго. Дамы при дворе Людовика-Солнце (современника Алексея Михайловича и Петра I) беспрерывно почёсывались не только из-за клопов и блох. Однако даже в конце XYIII в., века Просвещения и энциклопедистов, французский аббат Шапп ещё издевался, бедняга, над русской баней! Тот самый Шапп (Jean Chappe d“Auteroche), в опровержение ядовитых глупостей которого Екатерина II издала в Амстердаме в 1771 г. своё сочинение «Antidote», т. е. «Противоядие».
В третий раз бани вернулись в Европу только в XIX в. Общепризнанно, что толчок к их возрождению здесь дали те походные бани, с которыми русское войско дошло до Парижа в 1814 г., но нельзя сказать, чтобы это возрождение было быстрым. Скажем, в Берлине первая русская баня открылась ещё в 1818 г. (И.А.Богданов. «Три века петербургской бани», СПб., 2000, с.22), но лишь много лет спустя, в 1889 г., дело дошло до учреждения «Немецкого общества народных бань», выразившего свою цель в таком девизе: «Каждому немцу баня каждую неделю». К началу I Мировой войны эта цель ещё явно не была достигнута, т.к. на всю Германию приходилось 224 бани (A. Fischer, Grundriss der sozialen Hygiene, глава «Volksbadwesen». Karlsruhe, 1925). В. Набоков вспоминает в «Других берегах», что его спасением и в Англии, и в Германии, и во Франции в 20-е и 30-е гг. была резиновая походная ванна, которую он повсюду возил с собой. Повсеместные ванные комнаты в жилищах Западной Европы - это в значительной мере достижение уже послевоенного времени.
Зато обратив взор к собственному Отечеству, мы заметим, что наша баня старше даже нашей исторической памяти: сколько Русь помнит себя, столько она помнит свою баню, а сторонние свидетельства о ней и того древнее. Так, Геродот (Y в. до н.э.) упоминает о жителях степей (Восточной Европы), которые парились в хижинах, поливая раскалённые камни водой. Предания, вошедшие в русские летописи, говорят о наличии бань у новгородцев во время легендарного путешествия апостола Андрея к славянам в I в. н. э. Общеизвестны изумлённые рассказы арабских путешественников YIII-XI вв. на ту же тему.
В Европе, даже в период «малого банного ренессанса» XIII-XYI вв. простой народ оставался немытым, и это обошлось континенту очень дорого. Самая страшная чума, какую Европа знала в своей истории - это «Чёрная Смерть» 1347-53 гг. Из-за неё Англия и Франция пришлось даже остановить военные действия и заключить перемирие в так называемой Столетней войне (которую они с бульдожьим упорством вели между собой даже не сто, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть населения, Англия и Италия - до половины, примерно столь же тяжкими были потери других стран. Историки констатируют, что великая чума, явившись из Китая и Индии и обойдя всю Западную и Центральную Европу до самых отдалённых мест, остановилась «где-то в Польше». Не «где-то», а на границе Великого княжества Литовского (чьё население состояло на 90% из русских, в связи с чем его называют ещё Литовской Русью), т.е. на границе распространения бани. А ещё точнее: на стыке отсутствия и наличия гигиены. Отголоски Чёрной Смерти точечно проникли тогда в некоторые русские города, особенно в посещаемые иностранцами, но размах бедствия был среди русских (а также среди финнов, ещё одного «банного» народа) несопоставим с тем, что пережили их западные соседи. Даже самые тяжкие чумные моры русской истории, особенно в 1603, 1655 и 1770 гг., ни разу не стали причиной ощутимого демографического урона для страны.
Подытоживая два века этнографических наблюдений в России, Д.К.Зеленин констатировал, что из всех восточных славян «самой большой и даже болезненной чистоплотностью (речь идёт не только о телесной чистоте, но и о чистоте жилища - А.Г.) отличаются севернорусские» (Д.К.Зеленин, соч., с. 280) - т.е. обладатели окающего говора.
Но пойдём далее. Среди изобретений средневековой Европы нельзя не упомянуть балдахин. Почему в домах богатых людей появились балдахины? Это был способ защиты от клопов и прочих симпатичных насекомых, падавших с потолка. Антисанитария сильно содействовала их размножению. Помогали балдахины мало, ибо клопы чудно устраивались в складках. В другом конце мира то же самое: «Блохи - препротивные существа. Скачут под платьем так, что, кажется, оно ходит ходуном», - пишет знатная японка XI в. (Сэй-Сёнагон. «Записки у изголовья». М., 1975, с. 51).
У нас уже шла речь о том, что дамы двора Людовика-Солнце постоянно почёсывались. Но к этому надо добавить, что поскольку они, будучи пышны телом, не всюду могли дотянуться, были придуманы длинные чесалки. Их можно видеть в музеях, они из слоновой кости, часто дивной работы. В большом ходу были хитроумные блохоловки, тоже нередко высокохудожественные.
Сравним быт горожан
В Европе, где дрова продавались на вес, а меха были доступны немногим, простые люди гораздо больше страдали от холода зимой, чем в России, где зимние морозы куда суровее - зато были дёшевы меха и дрова.
Об условиях жизни простых людей в тесных и скученных европейских городах тоскливо даже думать. Историк Ю. Вебер, изучив эволюцию городского хозяйства Парижа и Лондона обобщил свои выводы в «The New Republic» (July, 1999; русский перевод: «Интеллектуальный форум», N1, 2000): «Дома стояли меж зловонных болот. У порогов гнили отбросы, здания утопали в них всё глубже и глубже... С XYI века Париж стоял на выгребных ямах, они источали миазмы и зловоние».
Профессия мусорщика, отмечает Вебер, появилась лишь в конце XYIII в. «Бытовой мусор вперемежку с требухой, испражнениями и падалью сваливали в тянувшиеся вдоль улицы сточные канавы. Туда же выбрасывали трупы недоношенных младенцев. Ещё в конце XIX (девятнадцатого! - А.Г.) в. префекты издавали циркуляр за циркуляром, предписывавшие обязательное захоронение мертвого плода. Трупы младенцев выбрасывали в канавы, реки, оставляли в общественных уборных, а после 1900(!) года - в коридорах метро, ибо за самые дешёвые похороны надо было отдать пятидневную зарплату. Сточные канавы напоминали овраги, во время ливней по ним неслись грязевые потоки, и вплоть до XIX века бедняки промышляли тем, что помогали своим богатым согражданам одолевать эти препятствия, переводя их за небольшую плату по самодельным мосткам. Из канав помои стекали в Сену». Нестерпимое зловоние в районе Лувра побудило королей переселиться в Тюильри, но и там вонь была ненамного меньше.
«Судебные архивы 40-х гг. XIX (девятнадцатого! - А.Г.) века содержат немало дел, - продолжает Вебер, - о привлечении к ответственности домовладельцев и слуг за опорожнение ночных горшков из окон верхних этажей. В этом же десятилетии появились первые общественные уборные, но и мужчины и некоторые женщины продолжали мочиться, а то и испражняться у порогов домов, возле столбов, церквей, статуй и даже витрин магазинов. Содержание выгребных ям просачивалось в землю, заражая воду в колодцах, а воздух дымился от гнилых испарений».
Париж не был исключением. Такой была городская жизнь во всех странах, которые у нас ныне ласково зовут «цивилизованными», подразумевая, что такими они были всегда. Как подчёркивает Вебер, «Англию антисанитария терзала всегда», причём люди сжились с ней. Верхушка общества страдала от антисанитарии не меньше, чем простой народ. Жители королевского Виндзорского замка постоянно болели «гнилостными лихорадками» ставшими причиной преждевременной смерти очень многих (включая принца Альберта, мужа королевы Виктории). В 1858 г. в Лондоне случилось «Великое Зловоние», парламент прервал работу.
Список городских ужасов этим не исчерпывался. Ещё одна цитата из Вебера: «С 1781 г. Монфокон на северо-востоке Парижа был единственной городской свалкой. Прежде там стояли виселицы, и трупы преступников разлагались вместе с дохлым зверьём среди вздымавшихся всё выше гор мусора». К этому добавлялась «вонь гниющих туш, которые привозили со скотобоен. К 1840(!) г. здесь образовался громадный пятиметровый пласт из жирных белых червей, которых продавали рыбакам... Процесс естественного гниения превратил Монфокон в огромный смердящий пруд. Большая часть этого месива просачивалась в землю, оттуда - в колодцы северной части Парижа, ветер же разносил зловоние по всему городу.
Да, Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это означает, во-первых, что «при каждом доме был обширный двор (с баней) и сад, а во-вторых, что её жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы. Много ли мог употреблять воды простой люд в типичных городах Западной Европы, где общественные колодцы до появления водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)?
Выдающийся французский патриот Жюль Мишле, констатируя победу фабричного производства над ручным, писал в 1846 г.: «Раньше женщины из простонародья лет по десять носили одно и то же синее или черное платье, не стирая его из страха, чтобы от частой стирки оно не расползлось» (Ж. Мишле, «Народ», М., 1965, с. 37). У простонародья «появилось нательное и постельное бельё... Неимущие классы оказались в состоянии покупать эти вещи, чего не было от сотворения мира» (там же).
Совершенно очевидно, что качество жизни простых людей Руси-России, по крайней мере до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Больше было и возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального контроля. Наличие такого рода отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для английского народа, доведённого до крайности «огораживаниями» и «кровавыми законами», подобная возможность впервые открылась лишь в XYII в., с началом заселения колоний.
Жителей исторической России (практически до 1917 г.!) можно уподобить современным венесуэльцам. Они оставались счастливыми и уверенными в себе безотносительно к тому, что сегодня именуют «объективными показателями». 350 лет назад Адольф Лизек писал, что русский простой народ «в делах торговых хитёр и оборотлив, презирает все иностранное, а все свое считает превосходным». Генерал Патрик Гордон, проведший на русской службе 38 лет (с 1661 по 1699), в своём дневнике находил русских надменными («insolent»), высокомерными («overweening») и «ценящими себя выше всех народов». Дословно того же мнения австрийский посол барон Августин Мейерберг, называющий русских «высокомерными от природы» и ставящими себя «в любых смыслах превыше всех на земле».
От века к веку этот настрой менялся мало. Он продолжал преобладать даже в XIX в. Хотя его поколебало поражение России в Крымской войне, тем не менее, когда Этнографическое бюро Императорского Русского Географического общества занялось в 1899 г. изучением вопроса о патриотизме простого народа, преобладающий тон ответов был обобщён так: «В народе существует глубокое убеждение в непобедимости России» (М.М.Громыко, «Мир русской деревни», М., 1991, с.229). По-настоящему всерьёз чувство превосходства над остальным миром было подорвано в России лишь русско-японской войной.
Гипотеза об антисистеме
Мы часто оказываемся безоружными перед учительским синдромом, почему-то снедающим некоторых иноземцев. Был свидетелем, как один примитивный даже на общечеловеческом уровне дядя читал в Москве лекцию о нашей истории, в очень наставительном тоне, и кое-кто слушал с разинутым ртом, а то и записывал.
Вопреки тому, что нам навязывают, у нас очень мало причин для стыда за какой бы то ни было период своей истории - как за далёкое прошлое, так и за период империи. И даже за советский период - ибо 70 советских лет - это история того, как потерпели поражение все попытки навязать России коммунизм.
Но радость победы над коммунизмом каким-то образом оказалась украденной у нас, и украдена довольно неожиданными людьми. «Прорабы перестройки», либеральные поэты, почтенные мыслители диссидентского извода, эстрадные экономисты (существовало и такое амплуа) - все они твёрдо верили, что посткоммунистическое общество будет развиваться по плану, который они так здорово продумали (а кое-кто даже составил расписание на первые 500 дней), отклонения от этого плана оскорбительны для их чувства декорума. Они проклинают живую жизнь живой страны только потому, что оказались плохими провидцами. То, что в них говорит личная обида, понятно не всем. Их слушают и ахают, им вторят.
Обида порождает тексты на неправильный народ. Он-де вот-вот проголосует за фашистов (которых нет), а пока голосует за коммунистов (правда, по нормам Италии), он одержим имперским синдромом (неплохо бы узнать, в чём это выражается), он непригоден для гражданского общества и рыночной экономики. И так далее. Но главное - он неправильный в принципе.
Но вот что примечательно. Количество народоненавистников слишком велико, чтобы дело можно было свести только к обидам и обидевшимся. На страницы прессы и в эфир явно изливается латентная ненависть, до поры неосознаваемая даже самими её носителями. Вспоминаю, как покойный Лев Гумилёв на одной из своих лекций говорил о том, что во все времена и в любой стране обязательно наличествует некоторое число людей, формально принадлежащих к культуре этой страны, но воспринимающих её враждебно. Пока эти люди более или менее рассеяны в обществе, ими как опасностью можно пренебречь. Сплотившись, они становятся опасны. Л.Н.Гумилёв назвал это явление «антисистемой».
Одно из главный условий счастья - это чувство обновления жизни и движения вперёд. Такое чувство порождает уверенность, что завтра будет лучше, чем вчера. Антисистема сделала всё, чтобы это чувство осталось неведомо нашему народу и достигла известного успеха. Но не будем преувеличивать её успех.
К числу важнейших плодов последнего 15-летия можно отнести появление огромного количества смелых людей. Они возникли словно бы ниоткуда, из робкой и забитой, как тогда казалось, советской массы, при первых же признаках оттепели 1986-87 гг. Их природная смелость до того пасовала перед безликостью, перед отсутствием лица. Лицо их устрашить, как оказалось, не могло. Эти люди - и есть новая Россия, пусть даже ещё не осознавшая свою победу.
Чтобы переломить упаднические настроения, нужно не так уж много. прежде всего, НАМ НУЖНО ВСПОМНИТЬ СЕБЯ. У тысячелетней России счастливая историческая судьба и бесценный исторический опыт, у неё достойный зависти багаж, ни одной раковой червоточины и все козыри на руках.
Конечно, наций совсем без изъянов не бывает. Наш главный изъян - привычка ныть и жаловаться по поводу и без повода - сильно облегчил задачу тех, кто так умело навязывает нам, уже дюжину лет подряд, пораженческое самоощущение. Вместе с тем, мы впечатлительны и внушаемы, легко увлекаемся. И это наше свойство порождает надежду. Англичане, народ на редкость мучительной судьбы, сумели о ней забыть, сохранив память только о благородном и героическом. Они поверили своему гимну «Правь, Британия»:
Народы, менее благословенные, чем ты,
Обречены в свой час упасть к ногам тиранов,
Тогда как ты расцветёшь, Великая и свободная, порождая у всех зависть и страх.
Поверили и стали соответственно себя вести и мыслить. Сильно помогли английские историки и эссеисты, прямо провозгласившие своей целью воспитание соотечественников. Нам стоит сделать выводы из этого примера.
Сегодня главная задача России - поднять дух нации, преодолеть уныние, преодолеть навязанные нам мифы, стереотипы, низкую самооценку, преодолеть катастрофическое сознание. Эта задача гораздо важнее любой другой отдельной задачи, стоящей перед Россией. Чтобы её решить нужно прежде всего менять образ страны. Никто не сделает лучше, чем писатели, журналисты, социологи, публицисты, авторы учебников, педагоги, кинематографисты.
(«Мифы о России и дух нации». - М.: Pentagraphic, Ltd, 2001. Публикуется с сокращениями.)
